Товарищ аббат, меня совесть терзает!
Подарки судьбы столь безмерно щедры,
А я, сидя в россыпи этих мозаик,
Бросаю на ветер любые дары.
Наверное, резко слова прозвучали,
Прости. Ты садись! Вот стаканы, вот чай.
А я расскажу, как всё было, сначала,
Чтоб вдруг не забыть бы чего невзначай.
Ты знаешь, я с детства молился исправно,
Но только тогда, когда что-то хотел.
Меня не растили в канве православной,
Я верил в абстрактный вселенский удел.
Удобно сидеть за глубокой беседой,
Лелея речами родной факультет,
Но стоит лишь только предчувствовать беды,
Молиться, чтоб Бог оградил от всех бед.
Скажи, но когда ты к Нему обращался,
Давал ли Он то, что ты скромно просил?
Ведь дело все в том, что, по странному счастью,
Ко мне Он всегда был до дивности мил.
Я помню однажды, в совсем раннем детстве,
Я что-то подслушал на кухне про мать
И сдуру сболтнул ребятне по соседству,
Хоть им-то уж точно не стоило знать.
Вернувшись домой, увидал я ремень, и,
Представив наглядно, как могут побить,
С ребяческой страстью упал на колени
И начал всем сердцем у Бога просить:
“Пожалуйста, сделай, чтоб мать не узнала!
Пожалуйста, пусть в этот раз пронесёт!
А я обещаю, ни много ни мало,
Стать самым послушным малы́м в свой черёд.”
И вот пронесло — не продолжилась сплетня.
А я, растеряв добродетельный пыл,
Продолжил шалить, как любой восьмилетний,
И все обещания спешно забыл.
Ты скажешь, смешно? Я согласен. Но слушай,
Конечно, ребенку не грех и простить,
Но я не в последний раз клятву нарушил,
Сквозь всю мою жизнь эта тянется нить.
Конечно, такое я звал не молитвой,
И мой собеседник был больше не Бог:
Я слушал и слышал природные ритмы,
Внимал первозданный всемирный поток.
Послушай, какая же жалкая слабость!
Кичиться всебожием, взятым из книг,
И только когда уже сил не осталось,
Пенять на Создателя в этот же миг…
Я часто так делал уже в институте,
И чтоб поступить, и экзамены сдать.
Просил, и просил, и просил, а по сути
Мне стоило просто насесть на тетрадь.
Но я неусидчивый был! И напрасно
Я в следующий раз доучить обещал.
Я был все такой же, как с пятого класса,
Увидел девчонку — учёба, прощай!
С девчонками тоже просил безустанно,
И ладно бы только искал их любви!
В те годы я очень был непостоянным,
И часто менял я своих половин.
В конце отношений любых я, бесстыжий,
Просил отпустить меня “без багажа”,
И в следующий раз, обещал, не обижу,
Но снова и снова их всех обижал.
Наверное, скажешь, и это не страшно,
Горячая юность и ночи без сна?
Ну да, было дело, душа нараспашку…
Потом к нам в окно постучалась война.
В окно, а не в дверь — ведь по нам не стреляли,
Скорее, напротив, просили стрелять.
А мы, начитавшись высокой морали,
Старались вести себя с честью, под стать.
Война нас настигла, когда я был взрослым,
Казалось бы, должен был вынести шквал,
Но я оказался отнюдь не вынослив,
Как маленький вновь на колени упал:
“Пожалуйста, пусть оно нас не коснется!
Пожалуйста, пусть в этот раз пронесёт!
Клянусь, я раскрою в себе благородство
И буду стараться все дни напролёт!”
В тот день я впервые отправился в церковь,
За день обошел я десятки церквей.
Примерно к тридцатой аж солнце померкло,
Я скинул пальто и пошёл всё быстрей,
И в каждом приходе просил я о том же —
”Спаси моих близких, помилуй меня.
Дай шанс, и тогда обязуюсь, о Боже,
Не тратить без цели отныне ни дня!”
Заметил подмену? Вот то-то же, братец!
Что делает с нами беспомощный страх!
В эпоху сумбуров, суéт и сумятиц
Опять Его имя у нас на устах.
Куда делся разум натурфилософский?
Куда делись сотни томов и речей?
Они растворились в молитвенном воске,
В тепле и комфорте церковных свечей.
Я принял решение сдаться потоку.
Я взял в руки нож, и, твердя “не убей”,
Готовя к страданиям левую щёку,
Учился вредить не другим, а себе.
Я знаю, твой Бог за такое бы проклял,
Но мой Бог, выходит, не то, что твой Бог.
Тогда мир казался особенно блёклым,
И кто-то из наших Богов мне помог.
Война не убила меня, не сломала,
Не сделала клятым убийцей! Пока…
Меня, оградив от огня и металла,
Оставили мирно смотреть сдалека.
И вот я сижу тут с тобой. Но у жизни
Просил я не только лишь милость, но шанс,
И я повторяю себе с укоризной,
Что всё, что мне дали, был только аванс.
Так что же я сделал с возможностью этой?
Как сделал мир лучше, в огне не сгорев?
Боюсь, что за столь драматичным куплетом
Последовал крайне бездарный припев.
Нет, что-то, конечно, я всё-таки делал:
Я жертвовал деньги, пускал жить друзей…
Но чаще я, честно сказать, обалделым
Сидел и в окно бестолково глазел.
Я мог бы стараться намного активней,
Я мог бы быть лучше, и нынче могу!
Но я потерялся в родном русском ливне,
В степной горной пыли, в кавказском снегу.
Спасаясь от боли, душа ищет вечность —
Природу, религию, Бога, стихи…
Ведь боль суть обыденна и человечна,
Не то, что возвышенный пафос стихий.
Пока же душа улетает от тлена,
Самих нас уводит на пастбище быт,
И страх отступает как образ забвенный,
Сердечный обет остаётся забыт…
Прости мои долгие тёмные речи!
Люблю я в своих рассужденьях тонуть.
Но всё в нашей бренной юдоли конечно,
Мужайся, мой друг, нам осталось чуть-чуть.
Как только я свыкся хоть как-то с войною
И более-менее спасся душой,
Меня вдруг подставило тело родное —
Вот так я и понял, что вырос большой!
Всю жизнь я третировал бедное тело,
Всю жизнь проживал как сплошной карнавал.
Как только здоровье к чертям полетело,
Я вновь испугался и к Богу воззвал:
“Пожалуйста, Боже, верни мне здоровье!
Пожалуйста, пусть в этот раз пронесёт!
Клянусь им заведовать лучше, толковей,
И в чай вместо сахара класть только мёд.”
Надеюсь, ты понял, что сделалось дальше —
Мне стало получше, и, срок свой продля,
Я спрятал подальше свой страх глубочайший,
И жизнь свою новую начал с нуля.
Какое-то время легко получалось,
Я телом окреп и настроил режим.
Но как же легко в нас цветёт саможалость!
Как мало мы тем, что дано, дорожим!
Ведь страх отступает! Пойми. Отступает…
Ах как мне хотелось бы не забывать!
Но мы, попадая в привычную стаю,
Заветы меняем на тишь-благодать.
Со временем я перестал быть суровым
И начал давать слабину иногда,
Но в этот раз кое-что было мне ново:
Впервые я начал бояться суда.
Мне стали яснее виднеться огрехи,
Я начал болезненней слышать вину,
И в каждом своём роковом неуспехе
Я начал тонуть, и поныне тону.
С каких это пор я такой суеверный,
Что начал бояться возмездия вдруг?
В неточности — ужас, в ошибке — инферно,
Прокол убивает плеяды заслуг.
Смотри, покажу на простейшем примере.
Ты помнишь, я клялся в чай сахар не класть?
Да плёвое дело, ты скажешь, уверен,
И мёдом не сложно насытиться всласть.
Аскеза и пост. Ну почти. Мне по нраву!
Но вот перед нами стаканы и чай.
Скажи, как ты думаешь, что я добавил?
Шучу, пей спокойно и не отвечай,
А я расскажу тебе, как оно было,
Найдётся здесь место для смеха и слёз.
Налив себе чай, почесавши затылок,
Я руку над сахаром робко занёс.
И в этот момент мне увиделась ясно
Вся горькая слабость, ничтожность моя.
Насколько же мы над пороком безвластны,
Задумался полурастерянно я:
“А что если я сейчас клятву нарушу,
А Бог мне за это направит недуг?
Не жалко ль менять благолепную душу
На столь недостойный и пошлый продукт?
Но жизнь коротка, в ней так много печали,
Мне хочется просто немного тепла…”,
И, грустно вздохнув, я его всё же взял, и,
Наверное, где-то вздохнула пчела.
Не смейся же, брат! Я предельно серьезен.
Я это в себе уж не в силах терпеть.
Ах если б мне было дано, как Спинозе,
Побольше рассудка, хотя бы на треть.
Вот вновь я, здоровый, не верую в Бога,
Вот вновь, невредимый, я верю судьбе!
Но если безлична мирская дорога,
То кто же внимал моей страстной мольбе?
Наверное, это я просто придумал.
Придумал вопрос и придумал ответ,
Чтоб, если однажды я вдруг пропаду, мол,
Я мог бы причину искать в божестве.
Но снова проносит! Опять, и опять, и
Опять, и опять! Пронесло! Пронесло!
За что, ты скажи? Да с какой такой стати?!
Взамен на какое моё ремесло?
Я просто беглец у судьбы на поруках,
Согласно буддизму стараюсь быть пуст,
Излишне лиричный для службы науке,
Излишне логичный для мира искусств.
Я думаю часто о нежном моменте
Молитвы моей на заре детских лет.
Тогда Бог действительно был имманентен,
А я не слыхал про заумный Тибет.
Утрачена искренность детская всуе!
Просить не могу, перед бездной стою.
Она мне кончину трагично рисует,
А я сочиняю молитву свою:
“Пожалуйста, мир, сонаправь мои чувства,
Пусть разум и сердце живут заодно,
Прошу, рассуди в моём теле безумство,
И дай мне поверить, что всё суждено.
Быть может, за мной наблюдают на небе,
И ждёт меня скоро вот-вот Страшный Суд,
А может, вся жизнь — просто брошенный жребий,
И воды нас всех, словно листья, несут.
Быть может, верны те из книжек идеи,
Что вычитал я и уверовал в рок,
А может, верны только Четьи-Минеи,
И жить надо так, как наставил пророк.
Признаться, я свыкнусь с любым из исходов,
Лишь только, прошу, ты даруй мне исход.
Запри моё сердце тугой несвободой
Иль выведи разум в седой небосвод”.
Такие вот крутятся серые мысли,
Вот так я осенние дни провожу!
Идеи и чувства, как горы, нависли,
А я привыкаю ходить по ножу.
Но вот, мой родной, твоя кружка пустая.
Спасибо тебе. Или, может быть, вам.
Прости, что тебя поработать заставил!
Уж солнце заходит, пора по домам.
Смешной разговор! То про чай, то про сахар,
А то про молитвы, пророков и суд.
Но раз уж назвал себя честным монахом,
Придётся принять даже полный абсурд.
Не верю, не верю я в вашего Князя!
Не верю, что я перед ним виноват.
Но… если ты будешь с ним снова на связи…
Замолви словечко, товарищ аббат.
